Женька свернул к обочине, стоять на которой запрещалось под страхом, как минимум, выписки отрезвляющего "тикета", а как максимум - примерки наручников.
- Давай ты! - сказал он, устанавливая селектор на "паркинг" и перебираясь внутрь вэна. - Ваша погода пошла.
- Как говорил товарищ Сухов: "Это точно!", - я отодвинул сиденье от руля в крайнее заднее положение, привычно ткнул левой ногой по полу в том месте, где обычно располагается педаль сцепления, не найдя ничего похожего пошарил ботинком и, наконец, отогнав от себя дурацкие российские привычки по переключению передач вручную, включил "драйв" и влился в медленный, испуганный поток.
Трехскоростной "автомат" вэна был тягучим, поэтому езда по ледяной корке не приносила больших хлопот, но движение стало таким омерзительно неспешным, что в Саффолк мы добрались с большим опозданием, словно соблюдали мексиканскую традицию прибывать в гости к ужину, хотя приглашали на завтрак.
Как только я вошел в кабинет к Джеффу, украшенному, как принято у американских "боссов" фотографиями, охотничьими ружьями, сувенирами, дипломами и клюшками для гольфа, он вскочил из-за массивного стола, напоминающего рулеточный, громогласно выразил мне свое приветствие и протянул хитрый автомобильный ключ.
- Там на паркинге стоит "Порше", это тебе - покататься, - он загадочно улыбнулся.
- Погода-то не для "классики" на широких лаптях. Сейчас лучше что-нибудь с шипами, но они ж у вас запрещены, как питье лимонада из горлышка. Ладно, спасибо, потренируемся...
Вошел Томми. Это был типичный итальянец, настолько чудовищно похожий на мафиози из фильмов про гангстеров, что незаинтересованность в столь ярком образе менеджеров Голливуда казалась самой грандиозной кинематографической ошибкой со времен гениального изобретения Люмье. Томми сжимал губами неизменный "Бенсон и Хадсон", черная с проседью, волнистая шевелюра блестела застрявшими в ней каплями дождя, а из-под длинного плаща выглядывала безукоризненная белая сорочка с красным галстуком и синий пиджак с золотыми пуговицами.
- Привет! - вскричал он с порога, протягивая руку с большим, вросшим в фалангу перстнем на среднем пальце. - Поехали, нас уже заждались!
Мы подошли к "Порше", и я с трудом забрался внутрь. О каких-либо удобствах при "посадке-высадке" в этот маленький "конвертбл" речь вообще не шла, и сии манипуляции были сродни страданиям при установлении рекорда Гиннесса по размещению двадцати откормленных мужиков в телефонной будке. Как я и предполагал, машина была "обута в сандалии" последнего размера с ненавязчивым упоминанием протектора, поэтому, как только я нажал на газ, заднюю ось начало сносить по скользкому асфальту, а при малейшем повороте руля туда же устремлялся и перед. Я пристроился в хвост черному "авалону" Томми и поехал в сторону Long Island Expressway. На хайвее, по разрешению, полученному от Джеффа, перестроившись в ряд для спецавтомобилей, попытка движения по которому рядовым участникам движения сулила немедленное заточение в исправительно-трудовое учреждение, я предпринял попытку устроить смотрины раритету, который легко набрал скорость в 140 миль в час, после чего его начало возить по дороге, как пьяного слесаря, вляпавшегося в солидол, и во избежание необратимых последствий было решено дорожные опыты временно прекратить.
Наконец мы снова въехали в Саффолк и через пару миль остановились на большой площади перед красивым, ухоженным зданием, над которым развевался огромный звездно-полосатый стяг. Если бы я не знал, куда меня завез Томми, то даже десяти попыток не хватило бы для правильного ответа на вопрос о предназначении данного строения. Фундаментализм выкрашенного в чистый розоватый цвет сооружения, к которому вели обрамленные газонами гранитные ступени, парадный вход с массивным деревянным порталом и гордо вскинутое над полукруглой крышей знамя наводило на мысли, что передо мной находится по крайней мере университет или, на худой конец, центральная публичная библиотека штата Нью-Йорк. Между тем, судя по расписанию моего пребывания, мы стояли не возле учебного заведения, а перед обычной, ничем не примечательной в ряду себе подобных, обыкновенной американской тюрьмой, и внутренности громадного особняка были заполнены не очкастыми студентами, зазубривающими поправки к американской конституции, а рядовыми американскими "зеками", искупающими на нарах свою вину перед свободным обществом.
Едва мы поднялись по ступеням, как из дверей выбежал офицер в черной форме Correction Department. На мгновение вытянувшись, он лихо отдал нам честь и пригласил внутрь. Признаюсь, входить в тюрьму, независимо от того, представляет она из себя подобие Лувра или глухие, почерневшие кирпичные стены Владимирского централа, одинаково неприятно. Особая атмосфера ограничения свободы и замкнутое пространство, обрамленное строгим орнаментом из решеток и колючей проволоки, в любом случае довлеет над вами, заставляя задуматься о старинной мудрости относительно невозможности заречься "от сумы и тюрьмы", и делает пребывание на данной территории крайне нежелательным.
Между тем за огромными, с тонированными стеклами дверями открылся просторный вестибюль, украшенный, как и полагается, гербом и флагом Соединенных Штатов, любовь к которым у американцев можно смело считать маниакальной, сравнимой по силе разве что с обожанием "Макдоналдсов" и автомобилей размером с троллейбус. Тот же офицер любезно указал нам путь. Мы прошли через стеклянный кабинет, наполненный широко улыбающимися секретаршами, и оказались в большой комнате с накрытым столом. Там нас приветствовала невысокая приятная женщина лет сорока, представившаяся как Элен Келли, заместитель шерифа, что по-нашему означало - заместитель начальника тюрьмы, и высокий, худой, седой мужчина в очках, при взгляде на которого тут же вспоминался старинный плакат, где мускулистый, чисто выбритый и элегантно одетый в наглаженную робу пролетарий колотит кувалдой по башке капиталиста с нездоровым цветом лица и надписью "Антанта" на цилиндре. Как выяснилось, "потомственным империалистом" оказался только что назначенный второй заместитель шерифа, в отличие от Элен являвшийся не офицером, а сугубо гражданским лицом, призванным бороться в "зоне" с проявлениями жестокости, насилия и неадекватного поведения со стороны персонала в отношении заключенных, что заставляло задуматься о том, как злющие охранники лупят мотающих сроки бедолаг день и ночь смертным боем. В обязанности же миссис Келли входила работа со спецконтингентом. Я с трудом представил эту милую, улыбающуюся женщину во время приема "стукачей" и планирования "подсадок" в камеры, но и многие наши доморощенные, тертые "кумовья", с кем приходилось встречаться, тоже вспоминались отнюдь не как квадратные мордовороты с засученными рукавами гимнастерки, из которых виднелись короткие, волосатые руки, измазанные по локти кровью, а как вполне мягкие, общительные люди и, по большому счету, даже весьма тонкие психологи.
Обменявшись стандартными любезностями и коротко обсудив погодные катаклизмы, мы приняли приглашение присесть за стол и позавтракать. Так как встал я в пять утра и кроме двух огромных чашек кофе в офисе PBA и доброго десятка сигарет у меня во рту до сих пор ничего не было, то я почувствовал обильное слюноотделение и лишь усилием воли заставил себя не заглатывать слишком много провианта, а лицемерно изображать сытого джентльмена, полчаса назад лениво вернувшегося с ленча.
- Вы сейчас едите то, что входит в рацион заключенных, - сообщила Элен, наворачивая на пластиковую вилку кусок отборной ветчины и смазывая ее кетчупом.
Я поперхнулся заливной рыбой и лишь чудовищным усилием глотательных мышц вдавил ее в себя.
- Вы хотите сказать, что ваши "зеки" едят то же самое? - с величайшим сомнением спросил я, осматривая колбасы, сыры, сэндвичи, шесть видов овощных и мясных салатов, нарезку, заливные, антрекоты и прочую снедь, наваленную на стол в таком количестве и разнообразии, будто руководство тюрьмы готовилось к одновременному приезду комиссии Красного Креста и толпы правозащитников общей численностью до батальона пехоты.
- Абсолютно, только не в таком разнообразии, а порционно. Кофе, чай?
- Кофе с молоком, - сообщил я, вспоминая запах отечественной тюремной баланды, словно вызванный разорвавшимся баллоном с ипритом и пронизывающий насквозь СИЗО и "зоны" вместе с административными корпусами.
После завтрака нам с Томми разрешено было выкурить по сигарете, что в наглухо "некурящих" офисах свидетельствовало о глубочайшем почтении. Затем Элен пригласила нас на экскурсию.
- Сначала мы вам покажем "уровни", а потом все остальное.
- В смысле - в "зону" тоже можно?
- Да, конечно!
- Хм... У нас это, мягко говоря, не принято...
Все двери внутри тюрьмы открывались электрическими замками. Они срабатывали с пультов охранников, просматривающих помещение с помощью повсеместно установленных видеокамер. Создавалось ощущение, что ты передвигаешься по тюрьме свободно, а двери перед тобой распахиваются сами по себе.
- А если электричество отключат? - аккуратно спросил я, понимая, что сейчас на меня посмотрят, как на человека, предположившего коммунистический путь развития Америки в двадцать первом веке.
- Это предусмотрено, - неожиданно серьезно ответили мне. - Двери можно открывать и ключами.
Наконец мы вошли в коридор, идущий по периметру вокруг помещения, огороженного одной общей клеткой. Внутри помещение было разделено на кубрики с вполне приличными койками, даже отдаленно не напоминавшими нары. За расставленными столами сидели заключенные - в подавляющем большинстве негры. Одни играли в карты, другие читали журналы, третьи просто валялись на койках и смотрели телевизоры, развешенные так, что из каждой камеры был виден один экран. Здоровенный, черный до синевы "зек" сидел рядом с решеткой и с кем-то разговаривал по телефону, повешенному на стену.
- С кем это он болтает?
- С кем угодно. Это городской телефон. Бесплатный, - ответила Элен, повернулась к решетке, улыбнулась и громко сказала: - Хай!
"Контингент" разом повернулся к ней и приветливо вразнобой поздоровался.
- Как дела? Есть жалобы?
Я зажмурился, боясь услышать нечто вроде "нам белье уже два дня не меняли" или "мой ящик не ловит CNN", но этого не произошло. Заключенные не выразили недовольства своей незавидной долей и бытовыми неудобствами, а напротив, чуть было не поблагодарили шефа в стиле "спасибо нашему руководству за наше счастливое...".
- Здесь находятся те, кто ждет суда, - сказала Элен.
- Понятно, СИЗО. И по каким статьям им придется в дальнейшем париться?
- Преступления разные - поножовщина, наркотики, грабежи, кражи...
Хотя мне показалось, что наказание в виде беседы по телефону с подружкой с одновременным просмотром телевизора, лежа на тахте после сытного обеда и чтения New York Times для человека, кидавшегося на кого-то с ножом, чтобы отнять деньги для приобретения дозы героина, является несколько мягковатым для осознания глубины и тяжести своего проступка, я тем не менее воздержался от замечаний. "В конце концов, - рассуждал я про себя, - лицо может быть признано виновным не иначе, как по решению суда", так что вполне объяснима некоторая лояльность к обитателям местной "сизухи". Может быть, в "зоне", где мотают сроки уже осужденные, они приковываются на ночь кандалами к батарее отопления и спят по очереди?"
- Ну что ж, пройдем в основные блоки, - подтвердила мои догадки Элен.
Поплутав по коридорам, мы попали на некий круговой балкон, загороженный уже знакомыми арматуринами и сеткой, напоминающей рабицу. Везде сияла идеальная чистота, все было выкрашено в нейтральные спокойные тона. Внизу, этажом ниже, располагалось большое овальное помещение с расставленными столами и стульями, а вокруг находились камеры с настоящими металлическими дверями с глазками. Многие камеры были открыты, и в них виднелись телевизоры, стереосистемы, кровати, небольшие письменные столы и полки с книгами. Заключенные сидели за столами, играли в различные настольные игры, читали или обменивались впечатлениями. Некоторые расположились у центрального большого телевизора и смотрели американский футбол. Среди них я заметил несколько женщин, одетых в униформу. Они непринужденно разговаривали с "зеками" и даже смеялись.
- На ночь все располагаются в камерах, - рассказывала Элен, - и все закрывается общей решеткой.
- А что делают женщины-офицеры среди мужчин-преступников?
- Практика показывает, что присутствие надзирателя противоположного пола благосклонно сказывается на психологии заключенных и способствует исправлению.
- Хм... А у женщин дежурят мужчины?
- Да.
Я на мгновение представил сотрудницу УИН, месяц назад закончившую коломенский пединститут, в одиночку перевоспитывающую приговоренного к "пятнашке" растлителя малолетних отмороженного маньяка Сизого в камере какого-нибудь мордовского УУ-163/8 в окружении двух десятков бандитов и насильников, обпившихся чифиря и давно проигравших ее друг другу в "буру", и волосы у меня встали дыбом...
Тем временем мы прошли на другой уровень и попали в точно такое же помещение, где располагались преступницы-женщины. Здесь было все так же, за исключением того, что различного возраста и национальности дамы были одеты в основном в халаты и тапочки и напоминали не столько "зечек", порешивших своих мужей за измену или не оставленный на опохмел стакан "вискаря", сколько пациентов какой-то больницы.
- А скажите, - спросил я Элен. - Не было ли случая, что заключенные нападали на надзирательниц или брали их в заложники?
- Ну что вы! Это же лишено смысла! Такое преступление практически исключает у них возможность выхода на свободу.
- Это я понимаю... Но человек иногда думает... не головой и способен на неадекватные действия.
- У нас такого не было и не будет, - ответила Элен с убежденностью фанатика.
- Хорошо. А были ли прецеденты, что correction officer... ну, скажем, влюблялся в заключенную. Там, - я указал вниз, - есть весьма привлекательные женщины.
- Это было... - Элен опустила глаза, словно ей стало стыдно. - Дважды.
- И что?
- В этом случае наш сотрудник обращается с рапортом к руководству и или увольняется, или прекращает свое увлечение. В это время он отстраняется от работы в "зоне".
- Я не говорю, что они занимаются любовью здесь, но ведь когда-то его возлюбленная выйдет на свободу.
- Да, разумеется, они могут вступить с связь только после ее освобождения, но если он с ней встречается, то мы его увольняем.
- И что же было с теми двумя офицерами?
- Один из них предпочел остаться на службе и порвал отношения с бывшей заключенной. Второй же выбрал неправильный путь и был уволен.
- Вы считаете его действия ошибочными?
- Разумеется, - без колебания ответила Элен. - Пожертвовать такой почетной и выгодной профессией ради сомнительных увлечений?!
- А если эти "сомнительные увлечения" - любовь?
- Что?! - Элен посмотрела на меня глазами австралопитека, слушающего лекцию по молекулярной биологии.
- Мне почему-то позиция вашего второго офицера кажется более мужественной...
Элен еще раз взглянула на меня, как на отъявленного еретика, вокруг которого бойкие инквизиторы уже разводят огонь, и пригласила пройти дальше.
Дальнейшая экскурсия убедила меня в том, что если когда-нибудь в Америке у вас не будет средств к существованию, а ваше внутреннее состояние потребует немедленного отдыха вдали от мирских забот и проблем, то наилучшее, что вы сможете предпринять, это подъехать к тюрьме, засветить в глаз первому офицеру, вышедшему из парадного входа, и быть пристроенным на годок-другой в одну из камер. Собственно, об этом же писал и О'Генри, и надо признаться - великий мастер рассказа ничуть не преувеличивал. Затем мне продемонстрировали сияющую белизной столовую и запакованные в пластик подносы с едой, в сравнении с которой стюардессы "Аэрофлота" просто пытались меня отравить цианистым калием.
- А это наша школа, - произнесла Элен, открывая дверь в большой, светлый зал.
Кругом были расположены столы, телевизоры и компьютеры.
- Что вы этим хотите сказать? - не совсем понял я, так как тюрьма была явно не "малолетней", и детишек, попавших в неволю со школьной скамьи, я покуда не наблюдал.
- Любой, кто желает, может получить здесь дополнительное образование по избранным дисциплинам. Для этого в одной из тюрем графства проводятся лекции и семинары, которые передаются по телевидению, - Элен указала на развешенные по стенам мониторы. - Кроме того, имеется компьютерная библиотека по различным наукам, база тестов, уроков...
За "партами" сидели трое страшенных негров, что-то внимательно изучавшие в компьютерах. По достоинству оценив возможность бесплатного совершенствования своего образовательного уровня, совмещенного с вынужденным заточением и отвлекающего от тоски по воле, я шагнул в следующий зал, где обнаружил невиданных размеров библиотеку с читальным залом. На стеллажах, кроме явно развлекательной литературы, особняком стояли огромные зеленые тома с американским законодательством и "полное собрание сочинений" судопроизводителей штата Нью-Йорк, включающее в себя все мало-мальски серьезные судебные разбирательства, начиная с эпохи золотой лихорадки. В зале сидело с десяток заключенных, причем все как один читали отнюдь не "Хижину дяди Тома", являющуюся в США чуть ли не произведением расистского толка, или "Унесенных ветром", а с горящими глазами штудировали именно эти нудные и однообразные справочники. Такая непомерная тяга к криминальной истории отечества была вызвана вовсе не любопытством, а поиском прецедентов, столь любимых американским правосудием. Дело в том, что в США одним из самых "крутых" способов защиты в суде является то обстоятельство, что аналогичное дело уже рассматривалось ранее. Другими словами, если некий Боб Смит в 1922 году получил за ограбление банка в Квинсе и убийство двух его служащих 345 лет тюрьмы, то приведя данный довод в качестве защиты, у подсудимого появляется почти стопроцентный шанс не угодить за такое же преступление в мастеровитые руки тюремного электрика, заведующего рубильником электрического стула, а ограничиться похожим или более мягким наказанием.
- Знаете, - с гордостью сказала Элен, - у нас некоторые выходят на свободу готовыми лойерами!
"Еще бы! - подумал я. - Чем три-четыре года валяться на нарах и резаться в домино, куда умнее провести их с пользой для себя. Тем более что условий для образования, целенаправленного изучения узких специальностей в тюрьме куда больше, чем в школе-интернате № 13 города Забугорска".
Дальнейшее путешествие по заморской "киче" хотя и не повергло меня в шоковую депрессию, но оставило в душе своеобразный отпечаток, граничащий со злостью на нашу действительность. Мы побывали на площади для прогулок, где откормленные афроамериканцы сражались в баскетбол и качали мышцы на тренажерах, рядом с которыми ставить "Кеттлер" было бы высшей степенью убожества. Зашли в больницу, где всевозможные недуги захворавших "зеков" излечивались в условиях современного оборудования и изобилия новейших медикаментов, а стоматологический кабинет, уверен, легко посоперничал бы с аналогичным заведением ЦКБ при Администрации нашего президента. Имелся в тюрьме и "ларек", цены в котором напоминали "фри маркет"...
Наконец, мы возвратились в кабинет Элен, где нам был вновь предложен кофе и дано разрешение на одну сигарету.
- А вот наша гордость! - Келли протянула мне огромную старинную книгу с желтыми листами. - Здесь зарегистрированы все заключенные со времен создания нашего заведения!
Уже на десятой странице я наткнулся на соотечественника. Лев Рубинштейн, прибывший в 1903 году из России, был водворен на местные нары за мошенничество, где и благополучно пробыл шесть месяцев...
...На улице продолжал идти дождь со снегом.
Я выехал на обледеневший хайвей и поднажал на газ. "Порше" с пробуксовками принял скорость и рванулся вперед. Я ехал и представлял, как где-то на третьем уровне сорокалетний американский "зек", ковыряя в зубах зубочисткой после сытного обеда, заваливается на нары и открывает томик Джека Лондона...
